Слово "гастроном" имеет в русском языке двойной смысл: тонкий ценитель еды и магазин, где эта еда продается. Я не знаю, был ли директор "Елисеевского" Юрий Соколов гастрономом в первом значении. Но совершенно точно, что он в совершенстве постиг "закон желудка". Именно так буквально переводится с латыни слово gastronomie, изобретенное поэтом Жозефом Бершу на заре высокой кухни.

Об этом законе слагал стихи Баратынский:

Бывал обманут сердцем я,
Бывал обманут я рассудком,
Но никогда еще, друзья,
Обманут не был я желудком.

Признаться каждый должен в том,
Любовник, иль поэт, иль воин, -
Лишь беззаботный гастроном
Названья мудрого достоин.

"Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность", - записал Пушкин на листке, вложенном в библию французских поваров – книгу Жана Антельма Брилья-Саварена "Физиология вкуса". Увы, в отношении Соколова эта максима не сработала: жадные до деликатесов клиенты бросили его на произвол судьбы. И только артисты, люди, несомненно, просвещенные, по сей день поминают его добрым словом.

Сериал Сергея Ашкенази о нашумевшем деле приятно удивил меня акцентами. В наше время трудно было ожидать от Первого канала апологии "экономического преступника" и изображения сыщиков из лубянского ведомства как банды мерзавцев.

Иначе не выразишься. Не говоря уже о гнусном вымогателе Ширшове (вот, оказывается, какая была такса за хранение Солженицына), которому коллеги угрожают трибуналом, а потом снисходительно прощают, совершая тем самым должностное преступление, сам главный герой майор Скачко не прочь совместить приятное с полезным в ходе оперативного мероприятия. Ему даже в голову не приходит самоотвод, когда выясняется, что у сына подозреваемой роман с его женой. Более того – он совершенно явно мстит сопернику. О шантаже матери арестом сына упоминать излишне – это фирменный прием конторы.

На фоне всех этих подлостей абсурдом выглядит праведный гнев чекистов в отношении капитана-"крота". Капитан – предатель? Кого он предал? Он иностранной разведке передавал сведения о подлостях следственной группы? Это даже его обязанность как коммуниста – сообщать партийным органам о безобразиях в конторе. Ни арестовать, ни расстрелять капитана эти праведники плаща и кинжала не могут, оттого и бесятся.

И наконец, Андропов, которого теперь принято изображать дальновидным реформатором и бескомпромиссным борцом с коррупцией. В картине он показан умным и беспринципным интриганом, идущим к власти по трупам. Он получает эстетическое удовольствие от чтения анекдотов про самого себя, грубо льстит генсеку, убеждая его, что его имя народ "впишет в историю золотыми буквами", и орет на генерала, требуя не мытьем, так катаньем добиться признательных показаний от Соколова.

"Мы очищаем страну от скверны!" Какой пародией после всего вышеперечисленного звучат эти слова в исполнении бездарного генерала Култакова, которому арестованный Соколов не подает руки и правильно делает. Версия о том, что генерал не смог сдержать слово, потому что при Черненко во власть вернулись те, кого он гнобил (для пущей наглядности в суде председательствует таинственный человек, активно пользовавшийся благодеяниями Соколова), выглядит жалкой отмазкой, равно как и мелодраматический уход из прогнившей конторы майора Скачко, которого дожидается у входа раскаявшаяся неверная жена.

С конторой все ясно, но как быть с Соколовым? Маковецкий способен внушить любовь к любому персонажу. Да и как не полюбить его за совершенно безупречное благородство в отношениях с женщинами, детьми и товарищами по работе, за деликатность, внимательность, щедрость, верность и неотразимое обаяние? С высшими сановниками он держится достойно, не лебезит, а кое-кому и дерзит, молодцом держится и в камере, и даже практически бессребреник.

Я готов, готов поверить авторам! Сергей Ашкенази, судя по его возрасту, хорошо знает, что такое общество тотального дефицита или, как мне однажды довелось назвать его, общество вынужденного аскетизма. Казалось бы, все понятно: хорошего товара на всех не хватало, поэтому, кто мог, хватал лучшие куски. Но штука в том, что мог, так или иначе, почти каждый. Парадокс эпохи заключался в том, что в магазинах ничего не было, а на столах было все. Не всякий день и не у всех, но было. Ничто так не угнетало при советской власти, как нескончаемая очередь. "Закон желудка" брал верх над принципиальностью.

Так что же - эффективный менеджер, провозвестник рыночной экономики? Ну, пожалуй, хоть и не вполне понятно, в чем состоит рыночность этой экономики. Но взятки-то он брал и давал? Брал, но почти все отдавал наверх, к его рукам прилипло немного. Кормилец и поилец Москвы не смог бы осуществлять свою миссию, не впишись он в систему. Может, думаете, сам Григорий Григорьевич Елисеев не давал, не подносил городовому стопку водки, а с ней и аккуратно завернутый балычок? Не записывал долг за Стивой Облонским, приехавшим к Елисееву на свежие устрицы?

Ну да, Соколов – жертва системы и отчаянной борьбы за власть в кремлевских верхах. Но одновременно и винтик этой системы, сломавшийся не вследствие хрупкости души, а по воле высших сил. Вероятно, как полагают многие, он отлично вписался бы в систему нынешнюю – сейчас ведь тоже заносят в высокие кабинеты, и еще как заносят. Поэтому, в частности, так нелепо звучат поучения Тины Канделаки Вере Кичановой о том, что, мол, нынешняя власть ведет беспощадную войну с экономической преступностью. Знаем мы, что это за экономические преступники. Соколов достоин реабилитации, если это еще не сделано, хотя бы из-за многочисленных процессуальных нарушений, допущенных предварительным следствием.

Ну а куда же направился взбунтовавшийся майор Скачко со своей вновь обретенной любовью? В частное охранное предприятие? Служит начальником службы безопасности в "Перекрестке"? Вот ирония судьбы! А может, в политику подался? Грезится новый сериал...