Такова Россия, что все время жди в ней каких-то чудных совпадений, поворотов и вывертов исторического времени.

...Вот, например, когда в двенадцатом часу ночи 20 августа 1991 года я вышла из метро "Баррикадная" и под меленьким, необычно холодным для московского августа дождем двинулась за редкой цепочкой людей (поняла, что туда движутся!) незнакомыми мне задворками к Белому дому (честно скажу - не собиралась; но вытащили они меня из дому, оскорбительно объявив комендантский час, - указав мне, москвичке, до каких часов я имею право ходить по родному городу!..) - то, дойдя, встала как вкопанная. Увидела свежесложенные баррикады, а рядом - памятник революционерам на баррикадах 1905 года! И уже красная гвоздика была вложена в руку скульптурной девушки... Да и метро "Баррикадная", и кинотеатр "Баррикады", и вообще - близость Красной Пресни. Только теперь мы шли сюда, чтоб у этого памятника противостоять наследникам этих победоносных большевиков - теперь наконец побеждаемым, но задумавшим вновь оседлать историю. Это нарочно не придумаешь - только историческая жизнь России такое выворачивает.

Солженицын начал писать "В круге первом" вскоре после смерти Сталина - в 1955 году, все уже зная на собственном опыте про сталинское время и не дожидаясь, пока те, кому было невдомек, ахнут, конце февраля 1956-го, слушая доклад Хрущева (как ахнула я, студентка второго курса). Но до обнародования романа было тогда далеко.

В 1962 году сумел он - усилиями нескольких людей из "Нового мира", в первую голову Александра Трифоновича Твардовского и Анны Самойловны Берзер, - напечатать "Один день Ивана Денисовича". Растиражированный вслед за журналом (96 000 экземпляров) "Роман-газетой" (700 000; кажется, были и допечатки), стал этот день зэка доступен буквально всей читающей России, всему Союзу.

До этого знали люди о лагерях немного - из упомянутого, никогда не публиковавшегося в советское время (только оглашавшегося по учреждениям - без права обсуждения!) доклада первого секретаря ЦК правящей партии и из рассказов - также устных - выживших и вернувшихся оттуда. От повести неведомого автора содрогнулась страна (ну, не вертухаи, конечно, не бывшие энкавэдэшники и их жены, упрямо считавшие, что все правильно было - кого надо, тех и давили).

И у скептиков, и у многих ортодоксов, и у просто не ведавших отпадали при чтении этой непревзойденной повести последние сомнения в существе советского уклада, сгустившегося в сталинские долгие времена до несовместимости с человеческой жизнью. Так редкостно, счастливо совпал впервые с такой безоговорочной полнотой вдвинутый в советскую печать материал реальной, не измышленной соцреалистами жизни страны (до этого остававшийся непечатным) с художественной силой повествующего слова.

Потом, после трех рассказов, не удалось напечатать в отечестве уже ни "Раковый корпус", ни "В круге первом", ни тем более "Архипелаг ГУЛАГ"; в 1974 году автор был лишен гражданства и насильно вывезен из родной страны. Его имя больше не упоминалось в ней публично иначе как ругательно. Да еще особо информированные политинформаторы - эмиссары ЦК КПСС, рассылаемые по стране, - доверительно сообщали собравшейся послушать нечто неписаное аудитории разных НИИ и КБ, что этот якобы писатель ведь на самом-то деле Солженицкер! И тогда все становилось понятным (ну, так, как сегодня многим неустанным активистам форума "Граней").

И в семидесятые годы (когда училась и росла нынешняя политическая так называемая "элита" России) затягивалось болотной ряской знание не маргинальных групп, а - общества - о своей истории, еще недавно бывшее, казалось, незыблемым.

Закон энтропии действует здесь как нигде - что не напоминается, то забывается.

И вот советская власть, как говорится, накрылась медным тазом. И Солженицын вернулся в Россию - среди немногих из тех, кто ее при Советах покинул. Впрочем, он один и был не выпихнут давлением КГБ ("Выбирайте - на Восток или на Запад"), как многие, а физически, повторим, вывезен. И вот все было напечатано у него в отечестве, как он и мечтал. И снова (в конце 80-х - начале 90-х) помогало осмыслению соотечественниками своей неумеренно политой кровью их близких и дальних истории.

Но энтропия не дремлет. И ряска болотная всегда тут. В последние пять-семь лет она затягивает пространство так успешно, что уже трудно поверить: "Как? Неужели этот подгнивший пруд вправду был резвым ручьем?"

Появилось некое новое умозрение, а точнее, пожалуй, поветрие, которое охлестнуло не менее чем полстраны - ну вот, как охватывает миллионы молодежная, скажем, мода на джинсы, драные на коленях. Нет, это точно не умозрение - поскольку укладывается ровно в три, пожалуй, фразы:

- Ничего этого не было, никого зазря не убивали, а написать что хочешь можно!

- Сталин - великий человек! Благодаря ему мы войну выиграли!

- Хватит ковырять советское время - это наша история!

И вот история России в очередной раз играет с Александром Исаевичем такую штуку, что снова его сочинение становится проверкой России, прямо сказать, на вшивость. И это еще после вышеприведенных ходячих реплик не очень грубо сказано.

Это он снова - какая историческая ирония! - начинает, при творческой помощи Глеба Панфилова, как бы с нуля. Он опять своим творчеством - в совсем иных условиях, в отсутствие советской власти и цензуры - пытается достучаться. Только теперь не до погруженных в искусственную спячку, до полусмерти испуганных людей первых послесталинских лет, а до тех, кто давно все прекрасно знает, да только знать не хочет.

Что все-таки за люди стоят за этими репликами-выкриками? Ведь сегодня около половины взрослого населения страны относятся к Сталину положительно - и многие из них тоже, наверное, присаживались к телевизору посмотреть новый сериал.

Это люди, противоположные по складу ума и психологии тем, кого неустанно, персонаж за персонажем, выводит перед нами за руку Солженицын в своем романе и кто является на телеэкране по твердой художественной воле замечательного режиссера Глеба Панфилова. Эти теперешние, подозреваю, вообще не испытывают к Сталину каких-то определенных эмоций. Но при этом готовно подтверждают свое к нему расположение, почтение.

Я скажу странную, может быть, для многих зрителей вещь. Мне все равно, как сегодня изобразят Сталина (не считая, конечно, того, если кто-то дерзнет предпринять на российском экране апологетическое его изображение). Больше ли, меньше ли шаржа у Игоря Кваши, больше ли, меньше ли фактов живодерства в умопомрачительном масштабе... Произошел несомненный и стойкий разрыв между совершенно доказанной и очевидной виной Сталина как правителя перед страной и ее народом - и отношением к этому вот этой самой половины страны. Только не говорите, пожалуйста, что народ всегда прав. Иначе придется признать, что немецкий народ был прав, молясь на Гитлера; даже в послевоенные годы много лет опросы в ФРГ показывали стойкую симпатию к фюреру - пока не справились с этим упорные немцы. (В управляемой из Москвы ГДР опросов этих никто не делал и, соответственно, преодолением нацистской психологии всерьез не занимался - теперь неонацизм и вспухает именно с бывшей ее территории.)

Так где же, повторим вопрос, объяснение этих ответов-выкриков - в противовес общеизвестным, казалось бы, фактам?

Объяснение проще, чем кажется.

Говорят умные люди, что у большинства (!) сегодняшних людей неразвита мораль как область волевой сферы. Для таких людей выбор - любой! даже книги на прилавке книжной ярмарки - невыносим. Нам только казалось, что в конце 80-х - начале 90-х они делали свой выбор. Они его не делали. Его делали те, кто был к этому способен, - и шли на митинги, демонстрации и на баррикады. А сегодня социологи теребят всех и каждого - скажи да скажи. И заговорили выбора не делавшие и делать не желающие - поражая социологов ответами.

А психологический нерв, лейтмотив всего происходящего на телеэкране, сводится, может быть, к одному этому слову - выбор. Герои Солженицына и Панфилова заняты им как главным в жизни. И некоторые из них на наших глазах делают выбор, вовсе, казалось бы, непереносимый. И актеры, выбранные режиссером, - Евгений Миронов, Сергей Карякин, Игорь Скляр, Андрей Смирнов - замечательно играют героев, за которым реальные люди! Реально сломанные судьбы и отнятые жизни. Реальное героическое поведение в подлинно трагических условиях. И я рукоплещу всем актерам, таинственным образом сумевшим передать эту обеспеченность искусства - жизнью.

"Он был ничтожный бесправный раб. Он сидел уже двенадцать лет, но из-за второго лагерного срока конца тюрьме для него не предвиделось. Его жена иссушила молодость в бесплодном ожидании. (...) Своего единственного сына Сологдин никогда не видел: при его аресте жена была беременной. Сологдин прошёл чердынские леса, воркутские шахты, два следствия - полгода и год, с бессонницей, изматыванием сил и соков тела. Давно уже было затоптано в грязь его имя и его будущность. ...Внутрилагерная следственная тюрьма, выдолбленная в горе. И кум - старший лейтенант Камышан, одиннадцать месяцев крестивший Сологдина на второй срок, на новую десятку. Бил он палкой по губам, чтоб сыпались зубы с кровью... Ничего не подписал Сологдин, наученный первым следствием. Но предназначенную десятку все равно получил. Прямо с суда его отнесли в стационар. Он умирал. Уже ни хлеба, ни каши, ни баланды не принимало его тело, обреченное распасться.

Был день, когда его свалили на носилки и понесли в морг - разбивать голову большим деревянным молотком перед тем, как отвозить в могильник. А он - пошевелился..."

Это не придумка. Прототип Сологдина Дмитрий Панин, потомок старинного дворянского рода, поражал людей красотой, сохранностью породы. Соответствовала этому и стойкость. На втором следствии (после которого и получил вторую десятку) на вопрос, подтверждает ли он свои монархические взгляды, отвечал так: "...Иногда в своих убеждениях я склонялся к монархизму, ибо считал, что русское государство было бы наиболее устроенным, жизнь людей наиболее стабильной именно при монархическом строе. Я отрицательно относился к советскому строю и в антисоветском духе высказывался об отдельных мероприятиях". И это не под пытками, не под давлением, а потому, что считал нужным сказать - независимо от последствий, которые не замедлили.

И когда инженер Герасимович на телеэкране отказывается от свободы - навсегда жертвуя не только своей судьбой, но судьбой жены! - и еще, не в силах промолчать, поясняет свой отказ: "Я не ловец человеков! Довольно, что нас посадили...", - и мы знаем, что так оно и было, и не с ним одним, - я просто не в силах вообразить, какими именно глазами смотрит эту сцену страна, из общественной психологии которой сегодня явно вымыта (надеюсь, временно!) такая штука, как моральный выбор.

Телефильм Панфилова-Солженицына о том, что не бытие определяет сознание. Это вдалбливали в институтах нескольким из ныне живущих поколений (инакомыслие на эту тему исключалось), и это же сегодня неустанно повторяют те, кто оправдывает себя и других тяготами современной российской жизни. Фильм о том, как сознание людей, для которых их сознание - ценность, определяет поступки наперекор бытию.

...В далекие годы писатель Борис Балтер дал нам с Александром Чудаковым почитать роман - несколько пачек плохих отпечатков на фотобумаге, в размер обычной фотографии. Когда, прочитав, стали возвращать, Борис сказал: пусть у вас полежит!

Все мы понимали тогда без объяснений, что это значит: в любом доме хранение романа было опасным, но у него, значит, в это как раз время - опаснее.

Так и лежит он с тех пор в нашем доме - в папке с наклейкой "Лекции по диалектическому материализму": в нее поместил "конспиративно" груду фотоотпечатков мой школьный приятель, которому давали почитать.

Тогда роман очень нас волновал, но как филологам, историкам русской литературы казался (и не зря) старомодно-классическим, традиционно-простовато построенным - в формах, так сказать, самой жизни.

Сегодня в телесериале это его качество выступило наново - как свежее, насущно необходимое.

Все уже, так сказать, было; пройдены и модерн, и постмодерн; ничем уже никого не проймешь. И когда сидят друг против друга Игорь Скляр и Инна Чурикова и, не ленясь ни секунды, играют на полную катушку то, что было в России на самом деле, - представляя в единичном воплощении трагедию миллионов, разлученных на долгие годы ни за что ни про что, - то хочется воскликнуть: вот так и играйте! И если те, кто увидел эту потрясающую сцену, не найдут в себе другого отклика кроме разудалого похабства интернетовских форумов - значит, Россия и впрямь погружается на какое-то время в этическую черную дыру. И Достоевского пора жечь на площадях, а не хвалиться им перед миром, потеряв на это всякое право.

И все нынешние будто бы сострадательные, а на самом деле лишь злобно-самооправдывающиеся выкрики насчет страданий народных, принесенных "демократами и олигархами", для меня перевешены одним Спиридоном - гигантским символом народа и в романе, и в сериале. Он не стал вымерять, как нынешние люди "из народа", положительное и отрицательное в Сталине и в советском строе. Все мировоззренческие мучения Нержина перевесил он одной своей формулой, ошеломив молодого собеседника:

"Волкодав прав, а людоед - нет!" И - все!

Когда еще было сказано Александром Исаевичем - более полувека назад. И хочется спросить, перефразируя последние строки булгаковской "Белой гвардии": так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на эти слова? Почему?